Под вечер стих июльский зной,
Сменившись нежною прохладой,
И я дремал под простыней,
Весь полон близости с тобой,
Моей изысканной наядой;
Небрежно сброшенный халат,
Пушистый след минувшей встречи,
Казалось, помнил твои плечи
И источал твой аромат —
И самой лучшей из наград
Ты мне казалась в этот вечер;
В дремотной неге полусна
Текли неспешные минуты,
Из растворенного окна
Дышала страстью тишина,
Тугая, как объятья спрута;
Сияла на небе луна,
И я проснулся, освеженный,
И голод мой неутоленный
Мне о себе напоминал —
Я в гонг ударил золоченый
И крикнул: — Слуги! Эй! Вина! —
И черный раб принес поднос
И оплетенную бутылку,
И, осушив свой кубок пылко,
Я твое имя произнес
И впился в сочный абрикос,
Не пользуясь ножом и вилкой.
Раб ожидал, отдав поклон...
— Ступай, Али, ты мне не нужен!
Нет, погоди! А что барон?
— Прислал гонца с запиской он,
Просил пожаловать на ужин
В час ночи, в белый павильон.
Надев малиновый камзол,
В час ночи был я у барона,
В зал освещенный павильона
Без колебания взошел,
Где ожидал богатый стол,
Накрытый нам на две персоны.
Здесь были устрицы на льду,
И утонченные паштеты,
И невесомые омлеты,
Замешанные на меду;
И все, что было на виду,
Таило некие секреты;
Но самым странным был секрет
Пристрастий пагубных барона:
Эстет, любимец Аполлона,
Поклонник Канта и поэт,
Но в нежном теле Купидона
Таился хитрый людоед,
В кулинарии искушенный;
А потому его обед
Включал особенные блюда,
И специальная посуда,
Казалось, излучала свет;
Но я, приятель и сосед,
Был в безопасности покуда.
Барон был признанный гурман —
Во времена совместных пьянок
Мы ели сочных поселянок,
И жестковатых поселян,
И пряных, острых мусульман,
И ароматных куртизанок;
Но нынче мне сулил сосед
Продукт особого замеса,
Его, как истинный повеса,
Жуир, проказник, сердцеед,
Он сам промыслил на обед
Своим искусством политеса —
И, скрыть не в силах интереса,
Я наблюдал, как два слуги
Вносили лакомые блюда:
Отдельно — сердце и желудок,
Отдельно — печень и мозги...
— Ах, Анатоль! Мой предрассудок
Преодолеть мне помоги! —
Сказал с улыбкою барон.
— Мы до сих пор с тобою ели
Лиц, неизвестных нам доселе:
Крестьян, сапожников, матрон;
Но с этой дамой, в самом деле,
Я был знаком со все сторон,
И даже знал ее в постели!
Лишь вкусовая сторона
Была до времени сокрыта,
Но ныне — вот она, Кончита,
Моя сладчайшая жена,
Свежа, изысканна, нежна,
Собственноручно мной забита!
О Сатана, властитель душ,
Не притязающий на тело!
Как скуден твой нелепый куш!
Гурман бы выбрал части туш
И насладился плотью спелой!
Но Вам, как гостю, я, как муж,
Припас изысканный кусок,
То, чем она была богата:
Вот здесь, среди листков салата,
Ее волшебный язычок,
Что услаждал меня когда-то! —
И отказаться я не смог!
Но, прожевавши пряный кус,
Сдержать не в силах восхищенья,
Я ощутил недоуменье:
О, мне знаком был этот вкус!
И быстрых мыслей тяжкий груз
Поверг меня в оцепененье!
Во рту моем кусочек сей
Уж был когда-то... О повеса!
Так значит, это баронесса
Была возлюбленной моей!
О нравы подлые людей!
О человек — дитя страстей!
О жизнь — трагическая пьеса!
Барон с улыбкой ожидал,
Но он не знал моей повадки,
И, наливая херес сладкий
В его рубиновый бокал,
Я осторожно добавлял
Туда снотворные облатки —
И сполз в беспамятстве на пол
Барон, сраженный амнезией,
И, сдвинув кубки дорогие,
Я уложил его на стол,
И расстегнул ему камзол,
И вынул скальпели стальные.
Не зря в Сорбонне изучал
Я медицину досконально,
И хирургии сексуальной
Не зря досуги посвящал —
Мой острый нож не задрожал,
Отрезав член многострадальный!
В своем величии Господь
Промыслил Еву из Адама,
И повторил я эту драму,
Убрав мешающую плоть,
И смог природу побороть,
Из кавалера сделав даму!
И в блеске солнечных лучей
Передо мной опять явились
И в новом теле воплотились
Черты возлюбленной моей —
Так пал бессовестный злодей,
А мы для жизни пробудились!
Конечно, сильный катаклизм
Привел к жестокому припадку,
Чуть позже вызвал лихорадку,
Однако юный организм
Осилил тела дуализм
И выиграл со смертью схватку;
А чтобы тайна не раскрылась,
Баронских слуг я пригласил
И, не меняя гнев на милость,
Собственноручно их казнил,
И приложил немало сил,
Чтоб память к ней не воротилась.
Я убедил ее легко
В том, что она — моя подруга,
А что до странного супруга,
То он уехал далеко,
В Монголию или в Калугу;
Я прописал ей душ Шарко
И обтирания по кругу —
И наша жизнь теперь легка...
Смущает лишь, что на прощанье,
Мне подарив свое лобзанье,
Она всегда исподтишка
Имеет странное желанье
Вцепиться в кончик языка.